Жан-Клод Каррьер
«Для меня Европа – пространство вовсе не мирное и не единое»

Жан-Клод Каррьер (1931) - один из ведущих французских сценаристов. Работал с Милошем Форманом, Жаном-Люком Годаром, Фолькером Шлёндорффом и Луисом Бунюэлем. Интервью провела Жанна Пансар-Бессон. Она окончила Кембриджский университет в 2012 году со степенью доктора и с тех пор работает оперным режиссёром.

Пансар-Бессон: У вас в детстве было представление о Европе?

Каррьер: Тогда Европа была для меня средоточием войны. О немцах говорили только как о врагах. Для меня существовала Франция, но не Европа. Мы никогда об этом не говорили. Мы ничего особенного не могли себе представить под словом Европа. Из школы мы знали, что это всего лишь один из нескольких континентов.

Во время моего детства и юности европейский дух, как его называли после Второй мировой войны, ещё не существовал – это было более или менее произвольное объединение стран, которые на самом деле сильно отличаются друг от друга. Я был французом.

Континент был настолько растерзан войной, что я воспринимал «Европу» как новую идею, но не как факт. Эта идея впервые появилась в 1950-х годах, когда политики задумались о том, чтобы объединить растерзанную Европу. Началось все, как вы знаете, с создания Европейского союза угля и стали в составе Бельгии, Германии, Франции, Италии, Люксембурга и Нидерландов. А потом началась холодная война.

Так что для меня Европа – пространство вовсе не мирное и не единое. Хорошо ли, плохо ли европейское единство – пусть решают другие. Иногда, знаете ли, это «столкновение культур» может быть весьма кстати. Хотя бы в процессе разрушения мы, может быть, узнаем и поймем «других». Мы видели это особенно явно во время войн в бывшей Югославии. К концу 20 века эту страну раздирала ужасная ненависть. Вот вам пример: вроде, мы все европейцы, но совсем не обязательно станем любить наших соседей по континенту.

Если мы посмотрим на сегодняшнюю карту Европы, то увидим ряд небольших феодальных систем, некоторые из которых важнее других, и все друг от друга все больше обособляются. Вроде как я лучше своего соседа, поэтому я смотрю на него сверху вниз, не подпускаю его к себе, отказываю ему в помощи –так мы в последние годы понемногу возвращаемся в средневековье, а националистические и ультраправые партии это только поощряют.

Эти тенденции последовали за эпохой холодной войны, в которой я провел самую важную часть своей жизни. Тогда были только два блока. Европа была разделена. В 1989 году Берлинская стена пала, и забрезжила надежда, что Европа станет единой, прочной и экономически процветающей.
 
Пансар-Бессон: Какие надежды вы связывали с окончанием холодной войны?

Каррьер: В эпоху коммунизма я работал в России, Польше и Чехословакии. Для нас, художников, границы были более проницаемы, чем для других.

Я расскажу вам одну историю: в 1980-х годах я работал, в частности, над сценарием по «Невыносимой легкости бытия» Милана Кундеры. Еще во время написания сценария Михаил Горбачев стал президентом Советского Союза, так что многое уже стало легче. Тем не менее, снимать в Чехословакии было нельзя, там роман был строго запрещён, поэтому мы, наконец, сняли этот фильм во Франции. Когда мы закончили, в Москве уже все было по-другому. Горбачев назначил руководить советским кино Элема Климова, хорошо мне знакомого. Климов организовал кинофестиваль и пригласил нас показать этот фильм. Это было в 1980!

Какая честь – фильм, запрещенный в странах Восточного блока, теперь будет показан на Московском кинофестивале.

Когда мы приехали в Москву с Филиппом Кауфманом, режиссёром, Климов сказал нам, что они могут показать фильм не в официальном кинотеатре, а в другом месте. Когда Филипп спросил почему, Климов ответил: «Мы боимся, что чешская делегация покинет помещение». Другими словами, Климов опасался, что руководители других государств Восточного блока, которые теперь считали себя лучшими коммунистами, восстанут против нового руководства в Москве. Это произвело на нас впечатление.

Пансар-Бессон: Работа в коммунистических странах – это для вас особый опыт?

Каррьер: Да, потому что я всегда проводил там время с диссидентами, с противниками режима. Я не встречал никого, кто поддерживал бы режим. Будь то в Польше, Чехословакии или в самой России – все были против системы, даже если и не произносили этого вслух. Удивительно даже, как этот режим смог так долго простоять.
  Даже если в какой-либо стране вам все чуждо – язык, обычаи, традиции и так далее – есть все же общий язык: язык кино. Что кто-то хочет сказать и показать, какую историю рассказать? Вот в чем всегда вопрос.

Когда я вместе с польским режиссёром Анджеем Вайдой работал над фильмом «Дантон» (1983), его точка зрения меня восхитила. Я всегда отказывался снимать фильм о Французской революции вместе с французом, потому что мы читали одни и те же книги, у нас были бы те же взгляды. С иностранным режиссером, особенно из социалистической страны, это было совсем другое. Например, точка зрения Вайды относительно революционеров была действительно удивительной. Речь шла не о каких-то суждениях, а о том, как они поступают. Чего они добились? И чем они рисковали? В конце концов, они за все заплатили своей жизнью.

Пансар-Бессон: Понравилось ли вам работать в Германии? Это ведь было вскоре после окончания войны, не так ли?

Каррьер: Вместе с Фолькером Шлёндорффом мы написали сценарий к «Фальшивке» и «Жестяному барабану». Фолькер и Гюнтер Грасс хотели, чтобы это был не-немецкий взгляд на время накануне Второй мировой войны. Тут я им как раз и подошел, чтобы вместе поразмыслить, что же это с нами такое случилось. Когда Фолькер приезжает в Париж, он живет от меня через двор. У него там маленькая квартирка. Мы очень дружны.