ИНТЕРВЬЮ
Георг фон Вальвиц: «Лучше всего россияне умеют тратить деньги»
Немецкий экономист и писатель Георг фон Вальвиц прочитал в музее «Гараж» лекцию «Деньги, рынок, власть — гид для инвестора по сложносочиненным связям». Менеджер хедж-фонда и автор книги „Одиссей против хорьков: весёлое введение в финансовые рынки“ (изд-во Ad Marginem) в легкой, остроумной манере умеет прослеживать ход развития экономической мысли, которая повлияла на формирование амбиций и психологии современного человека. По просьбе Goethe-Institut Russland международный обозреватель Business FM Андрей Ромашков пообщался с писателем о России, санкциях, рисках ИИ-трейдинга и его русских предках.
Андрей Ромашков
Андрей Ромашков: Добрый вечер, Георг — или следует сказать Юрий? Для начала, расскажите о своем двойном имени и происхождении.
Георг фон Вальвиц: Мои родители хотели назвать меня Юрий, но германский паспортный стол отказался принимать такое имя. Так что они выбрали чем-то похожее имя, и в свидетельство о рождении вписали Джордж или Георг. Я на 1/8 русский. Моя прабабушка была из России. Никто из моих близких не называет меня Джорджем — когда меня так называют, я даже не откликаюсь.
АР: Чем занималась ваша прабабушка?
ГВ: Она была дочерью Владимира Обрезкова, он был российским послом в Вене. А мой прадедушка был послом Саксонии в Вене. Я не рос среди российской культуры, но у нас были российские картины и серебро. Есть у меня и американская прабабушка — так что я ещё и 1/8 американец.
АР: Перейдем к более актуальным вопросам. Все только и делают, что вводят санкции — даже в ущерб собственной экономике. Почему так и что с этим делать?
ГВ: Это американская фишка. В США поняли, что санкциями можно добиваться того, для чего раньше потребовалась бы армия. Например, как они сейчас поступили с Ираном, наложив очень жесткие ограничения, почти отрезав страну от мировой финансовой системы. Американское бизнес-сообщество очень недовольно этим. В итоге американская экономика пострадает больше, чем остальной мир.
Я опасаюсь, что санкций будет только больше и торговые войны продолжатся — в особенности между США и Китаем. Мировой экономике будет нанесен огромный урон, если ВТО потеряет часть своих функций. Протекционизм ради восстановления рабочих мест в таких индустриях как угольная или сталелитейная промышленность — это миф. В Австрии есть крупная компания Voestalpine AG — это высокотехнологичный производитель стали. На одной из своих фабрик они производят порядка 500 тысяч тонн стали в год, а работает там что-то вроде 15-20 человек. И все. Так что даже если в США вернуть сталелитейные фабрики, это не вернет рабочие места. Они исчезли навсегда.
АР: В чем, на ваш взгляд, сильные и слабые стороны российской экономики?
ГВ: Первое, что приходит в голову, когда думаешь об экономике России — это природные ресурсы. У вас есть огромная территория, очень большие запасы ископаемых, Россия поставляет огромные объемы энергоресурсов в Европу. Это, определенно, сильная сторона. Но на месте России я бы не концентрировался на добыче ресурсов. Потому что богатство страны определяет не то, что находится в земле, а то, что находится в головах. У таких стран как Швейцария нет природных ресурсов, но страна все равно богата. Именно мозги и образованность людей определяют долгосрочное благосостояние. Но, судя по всему, здесь непросто начать собственный бизнес — в отличие, например, от Китая. В этом слабость России. Россия могла бы быть куда сильнее, ведь здесь рождаются такие талантливые люди. Хотя я не специалист по России — проблема, похоже, в том, что право на частную собственность здесь всегда слегка под вопросом.
АР: Теперь поговорим о ваших книгах. Как бы вы обобщили свой подход к экономике?
ГВ: Я пытаюсь понять экономику с точки зрения культурного и исторического контекста. Экономисты занимаются тем, что описывают окружающую действительность. Карл Маркс в «Капитале» описал индустриальную революцию в Англии в середине XIX века. Но к XX веку все изменилось — выросли зарплаты. Экономисты просто описывают мир вокруг себя. Сегодня все говорят о цифровой экономике, а я пытаюсь понять культурный контекст экономической теории.
АР: Что бы вы назвали самыми опасными недостатками и провалами современной науки экономика?
ГВ: В конце прошлого века люди слишком сильно доверяли рынку — теперь же доверие серьезно сократилось, но его все равно слишком много. Экономика как наука значительно развилась после кризиса конца десятых годов. Это было большое потрясение: экономисты не предсказали это событие. Это побудило ученых пересмотреть подход к экономической теории — потому что зачем нужны экономисты, если они не могут предсказать величайшую катастрофу в новейшей истории? Занялись обновлением моделей.
Были технические проблемы — например, во многих моделях была предпосылка о том, что рынки работают, и деньги передвигаются по системе, что корпорации всегда имеют доступ к средствам. Но во время этого кризиса это нарушилось, корпорации не могли привлечь деньги. Сама основа, инфраструктура экономики принималась за данность — так что требуется много усилий, чтобы привести науку в порядок. У экономики есть очень развитый математический аппарат — и это прекрасно, важно уметь описывать процессы формулами. Но нужно видеть и то, что находится за пределами формул и моделей, и понимать, что действительно происходит. В противном случае наука экономика всегда будет допускать такие огромные промахи, как в 2008 году. Модель — это упрощение реальности, а не сама реальность.
АР: Фондовые рынки идут в ногу со временем и используют новые технологии. Многие слышали о биржевых алгоритмах, но мало кто понимает, как они работают. Что это такое и какие угрозы несет в себе эта технология?
ГВ: Биржевые алгоритмы использовались уже давно. Если говорить об искусственном интеллекте — он прекрасно умеет выявлять тренды и тенденции на рынке, которые человек попросту не заметит. Но есть две причины, почему я не стал бы доверять собственные деньги полностью автономному цифровому трейдеру. Во-первых, те возможности, за которыми охотятся алгоритмы, представляют интерес для многих хедж-фондов и трейдеров, которые тоже используют подобные модели. Ситуации отклонения от равновесной цены очень быстро подъедают другие агенты.
Во-вторых, алгоритмы плохо умеют замечать перелом тренда — и никогда не научатся. Например, распад картеля ОПЕК вследствие каких-то действий Ирана или теракт 11 сентября. У искусственного интеллекта просто нет данных для оценки такой ситуации. Когда происходит что-то уникальное и новое, алгоритмы не помогают, и автоматические трейдеры начинают терять деньги. Хотя в обычное время они имеют применение. Менеджеры хедж-фондов — я в том числе — их используют. Но это лишь один из инструментов.
АР: Могут ли биржевые алгоритмы и ИИ стать причиной следующего большого кризиса?
ГВ: Хороший вопрос. Может случиться, что рынки обвалятся, и все алгоритмы попытаются продать активы одновременно — это будет проблемой. Это стадная ментальность — она есть и у людей, и у алгоритмов. Или, например, студенты одного профессора в Чикаго подрастают и программируют очень похожие алгоритмы для разных фондов. Это может стать причиной коллапса. Однако регуляторам известна эта проблема, и в алгоритмы встраивают предохранители, чтобы при обвале торговля останавливалась.
АР: Наконец, любимый российский вопрос: как вам у нас?
ГВ: Мне очень нравится. Приехав в Москву, я удивился, насколько все современное. Я могу представить, что живу в таком городе. Хотя многие жалуются, что сильно сократились политические свободы. Но, вообще, я считаю, что Россия — это прекрасная, удивительно богатая страна. Распределение богатства не всегда в пользу 95% населения — но все равно, Россия настолько богата! Это меня впечатлило. На Западе такого нет. У нас не было людей, которые могли бы позволить себе такие дворцы, как усадьба в Останкино, просто чтобы смотреть театральные постановки. Такой огромный дворец, прекрасный интерьер, невероятная архитектура — и все ради четырёх выступлений! Прекрасно. Пожалуй, лучше всего россияне умеют тратить деньги. И это хорошо. Тратить деньги цивилизованным образом — это прекрасное достижение. Продолжайте!
