Первая часть «климатической трилогии» — попытка исследовать причины и последствия климатической катастрофы. Пьеса наводняется персонажами, событиями и отсылками так, что слова текут через край. Очерки «каучуковой лихорадки» сменяются историей возведения посреди джунглей помпезного оперного театра Амазонас — символа бессмысленности и разрушительности европейского культурного колониализма.
Эта повествовательная нить поэтично увязывается с судьбой традиционной европейской семьи, где отец пытается зарабатывать на жизнь небольшим автосервисом, а дочь мечтает о карьере классической танцовщицы и проходит все стадии отчаяния современного прекария. В этой ситуации неумолимо поднимающийся уровень океана и опасность Великого Потопа выглядят скорее милостью природы, чем наказанием.
ОБРЕЗКИ РЕЗИНЫ В МАРИАНСКОЙ ВПАДИНЕ
ТЕКСТОВАЯ ОРГИЯ ТОМАСА КЁКА «ПОТОКИ РАЯ» КАК СИНТЕТИЧЕСКОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИСКУССТВА ТАНЦЕВАЛЬНОГО ТЕАТРА В ШТУТГАРТСКОМ ТЕАТРЕ «РАМПА»
Штутгарт. Эта пьеса — мощнейший поток, она погружает нас в водоворот из критики капитализма, изменения климата и колониальной истории, она с грандиозной языковой виртуозностью рассказывает о медленной гибели нашего мира за миллиарды лет, поднимаясь до масштабов целой Солнечной системы.
Молодой австрийский автор Томас Кёк (ему как раз исполнилось 30 лет) назвал свою «заблудшую симфонию» «Потоки рая». Но это не просто потоки, а настоящий потоп — он буквально заливает сцену изображениями апокалипсиса, видениями будущей гибели Европы, трезвым сленгом рынка труда, сгущенным до опьяняющих концентраций, диалогами, в которых персонажи проговаривают вслух все ремарки и постоянно дистанцируются от самих себя. Пьеса, награжденная призом Генриха Клейста, уже ставилась и в театре танца, и в драме, обе мировые премьеры прошли едва ли год назад. Теперь это красноречивое сочинение выходит в штутгартской «Рампе», где совершенно восхитительно объединились оба вида театра.
«Рынок капитализма» начинается с игровой инсталляции в фойе. Боксерская груша из старых шин вводит одну из тем пьесы — речь идет о каучуке, который в XIX веке принес Южной Америке и внезапное богатство, и проклятие колониализма. Во второй линии действия каучук подрывает основы существования маленькой семьи, потому что отец упорно борется за то, чтобы продолжать собственное дело — небольшой автосервис. Гибель в потоках капитализма показана через страдающих индейцев в джунглях и противопоставленную этому сегодняшнюю жизнь дочери — она перебивается случайными заработками и наконец устраивается танцовщицей. Строительство роскошного оперного театра в Манаусе контрастирует с печальным концом отца в приюте. В роли отца Нико Элефтериадис со злостью, доходящей до дрожи, борется с жесткими условиями рынка, Штеффи Шадевег в роли жены бранит его на чем свет стоит, а чуть позже мутирует в элегантного менеджера по спонсорам и ищет деньги на новые кресла для оперного театра.
Пока Раймунд Видра в роли молодого увлеченного архитектора в самых развеселых позах скользит к нам по дорожке из мыльной пены и так хочет спасти индейцев, Сара Бауеретт с видеопроекции во всю высоту сцены жалуется на современную эксплуатацию. Если за миллиарды лет высохнут моря, как мы узнаем в начале, то обрезки резины в Марианской впадине по-прежнему будут напоминать о нас.
Великолепный ансамбль из 10 человек, который одинаково хорошо выступает и в танце и в драме, все же не тонет в потоках текста, потому что противопоставляет им бешеную и дикую телесность. У спектакля два режиссера — руководитель театра Мари Буес и хореограф Ники Листа, это видно и по активной, увлекательной постановке, переходящей от сатиры к гротескному пафосу, и по яростным, наполненным автоагрессией танцевальным сценам, где исполнители бросают друг друга на пол или штурмуют стены. Хорошо сочетаясь с психоделическим хард-роковым грохотом музыкального трио Хайко Гиринга, этот танец не несет в себе ничего намеренно изящного, ничего «красивого» — это чистое элементарное движение и столкновение.
Потоки извергаются из ртов и визуализируют высыхание морей, четырехголосный хор поет о капитализме, обнаженные тела скрываются в кучах шин, жуткий траурный марш проходит по сцене с фанфарами и мелодикой. В конце все и вся растворяется в пространстве и времени. Мы, зрители, потоком выходим на сцену, где вопросительный монолог в будущем совершенном времени еще и грамматически превращает будущее в уже свершившееся настоящее. Затем фаталистический полонез исполнителей покидает сцену и оставляет нас одних.
